На огненной черте
Продолжение. Начало в прошлом номере.
…К ночи обоз с пассажирами разбомбленного эшелона добрался до Кардымова. Разместились на территории школы. Раненых, больных и детишек занесли в само здание, остальные расположились во дворе, под раскидистыми деревьями. Местные жители помогли, чем могли: принесли тёплую одежду, одеяла, еду.
Утром там же, в здании школы, был организован сортировочный пункт. Сотрудники НКВД, представители партийных органов города проверяли документы, подробно расспрашивали каждого: кто он, откуда, куда направляется? По итогам таких бесед, после сбора всех возможных данных принималось решение о том, что делать с людьми дальше.
Беженцев было очень много, поездов не хватало. Станция и железно- дорожные пути всё чаще подвергались воздушным налётам. Приходившие воинские эшелоны быстро разгружались, и войска с колёс сразу отправлялись на позиции. Перецепляли паровоз, и тут же он уходил обратно, увозя подальше в тыл в первую очередь семьи, где были дети, раненые, больные, сироты.
Ребёнка у Маши забрали представители детского дома. Андрея, как инженера оборонного завода, отправили в первую очередь. Количество беженцев, размещённых в школе, значительно сократилось.
Всё это время Маша помогала собирать и отправлять детей, выносить и выводить раненых, больных, помогала на полевой кухне готовить и распределять пищу среди оставшихся.
*****
Часов в девять вечера Машу вызвали на повторную беседу. Усталая и растрёпанная, она вошла в кабинет директора школы. В кабинете, несмотря на открытую форточку, было изрядно накурено. Маша присела на предложенный стул. Офицер НКВД сидел в центре широкого стола с красными от бессонницы и папиросного дыма глазами, читал какие-то бумаги. Двое гражданских сидели по обе стороны от него и внимательно смотрели на Машу. Под этими взглядами Маша невольно стала поправлять прическу, расправила платье, застегнула кофточку.
Все молчали. Только девушка-секретарь в углу комнаты что-то бойко печатала на машинке. Наконец усталый офицер отложил листки и внимательно посмотрел на Машу.
— Мария Владимировна Солдатенкова, 1921 года рождения, родилась в городе Вязьма Смоленской области. Проживаете в городе Ленинграде, комсомолка, работаете в стройуправлении портовых сооружений города Кронштадта машинисткой. Родители: отец — офицер Балтийского флота, мать — культпросветработник окружного Дома офицеров. Не замужем, возвращаетесь из отпуска, который проводили в городе Рудня. Всё правильно?
— Да, — Маша утвердительно кивнула головой, удивлённо глядя на офицера.
— Мария Владимировна, а какие у вас были планы на будущее? — спросил капитан, закуривая очередную папиросу
— Поступить в ленинградский кораблестроительный институт. Я уже поступала, но не прошла по конкурсу, вот и пошла зарабатывать трудовой стаж. Хочу стать инженером-конструктором.
— Похвальное желание, — отозвался сидящий справа лысоватый мужчина, слегка улыбнувшись. — К сожалению, война перечеркнула все наши планы.
— Да-а… — вздохнул капитан и вышел из-за стола. Несмотря на задымлённость комнаты, подошёл к окну и закрыл форточку.
Семья беженцев в Смоленске, август 1941 года
— Так вот, — продолжил разговор офицер, — не станем от вас скрывать, обстановка очень серьёзная. Немцы уже подошли к Смоленску. Несмотря на героические усилия наших войск, надо быть готовым к тому, что область будет оккупирована врагом. Буду с вами откровенен, мы интересовались вами, опросили многих людей, следовавших с вами, знаем, что вы находились в Руднянской больнице. Вас эвакуировали, и вы ехали в санитарном вагоне. Кстати, как вы себя чувствуете?
— Сейчас уже хорошо. Всё прошло, — машинально ответила Маша, не совсем понимая цели беседы.
— И в больнице, и потом вели вы себя мужественно, без истерик. После бомбёжки не паниковали, помогали людям, почти всю дорогу до Кардымова несли на руках ребёнка, потерявшего мать. Забыв про себя, весь день помогали людям, как могли, не просили скорейшей отправки.
*****
Машу охватило лёгкое волнение. Она не понимала, к чему клонит этот офицер НКВД.
— Товарищ, капитан… я… я не сделала ничего такого, я не вижу здесь ничего особенного… Наверное, каждый в этой ситуации поступил бы так же…
— В том-то всё и дело, что не видите, — сказал капитан, и глаза его подобрели, а лицо тронула едва уловимая улыбка. Но тут же он снова стал серьёзен.
— К сожалению, многих охватили панические настроения. Страх за свою жизнь разбудил во многих не лучшие качества. За эти дни мы повидали разное: истерику, слёзы, угрозы, крики и обвинения всех и вся, требования отправить их в первую очередь, да что там… — он махнул рукой, — чего мы здесь только не наслушались.
С этими словами он горько усмехнулся, бросив взгляд на своих товарищей.
— Это уж точно! — отозвался лысоватый, наливая себе стакан воды из графина.
Сосед слева, усатый бледный мужчина лет сорока пяти, с косматыми бровями, утвердительно кивнул головой, продолжая внимательно изучать Машу, следя за каждым её жестом. Он словно пытался разглядеть и понять в ней что-то особенное, что невозможно узнать с первого взгляда при поверхностном общении.
— Так что, Мария Владимировна, — капитан, нахмурив брови, сдвинул бумаги на угол стола, — к сожалению, далеко не все поступали так же.
Он замолчал. Снова подошёл к окну, за которым, несмотря на поздний вечер, кипела жизнь — беженцы на колясках и тележках куда-то катили свой скарб, им навстречу торопливо шли бойцы с винтовками за плечами, по другой стороне улицы везли на телегах и несли на носилках в сторону станции раненых.
Всё это броуновское движение сопровождалось криками, детским плачем, грохотом и скрипом тележных колёс, ржанием лошадей и зычными воинскими командами.
*****
Офицер порывисто взял со стола карандаш, стал крутить и вертеть его в руках, не сводя глаз с Марии, как бы решая, стоит продолжать начатый разговор или нет. Глядя прямо в глаза девушки он, понизив голос, произнёс:
— Мария Владимировна, то, что я вам сейчас скажу, очень важно… Вне зависимости от того, какое решение вы примите, наш разговор должен остаться в этих стенах. Вы меня понимаете?
У Маши внутри всё похолодело, но она уверенно кивнула:
— Да, конечно.
— Так вот. 18 июля вышло постановление об организации подполья и партизанских отрядов для борьбы с фашистскими захватчиками на оккупированных территориях. Вы хорошо знаете местные условия, уклад здешней жизни. Знаете людей, живущих на смоленской земле. Вам легче будет вписаться в привычную обстановку. С другой стороны, вы дочь военного. Комсомолка, грамотная, смелая девушка, обладаете выдержкой, хорошо понимаете всю тяжесть сложившейся ситуации. Одним словом, мы хотим вам предложить остаться для вооружённой борьбы с фашистами у них в тылу. В районе формируются подполье и партизанский отряд. Сейчас для него готовится база. Людей подбираем из партийного и комсомольского актива, передовых колхозников. Но почти все они местные, и когда придут немцы, могут появиться предатели…
При этих словах у Маши расширились глаза.
— Да, они выползут обязательно, — продолжил капитан спокойно. — Поверьте моему опыту, не все были довольны Советской властью. Кто-то просто будет спасать свою шкуру. И наших людей могут выдать, им трудно будет открыто передвигаться по району, вести разведку. А вас здесь никто не знает. Вы под видом беженки, которую сюда занесла война, можете оказаться очень полезной в нашей общей борьбе. Я понимаю, что на такое решиться не просто. Подумайте. У вас есть время до утра. Завтра здесь, в девять часов, я жду вас с ответом. Если он будет отрицательным, мы при первой же возможности отправим вас дальше в тыл.
Он встал из-за стола, одёрнул гимнастёрку.
— Если у вас есть вопросы, мы готовы на них ответить.
Для Маши это было полной неожиданностью. Дальнейшую свою судьбу она не представляла. В Ленинград она вернуться не могла, это было ясно из сводок. Что делать дальше, не представляла. Но она твёрдо знала, что где-то бьётся с врагом отец, её любимый Коля, если, конечно, они ещё живы. И она не должна оставаться в стороне, когда на карту поставлена жизнь и свобода её страны.
Маша не страшилась этого предложения. Она сомневалась: сумеет ли, осилит ли?
Ведь ещё вчера она была простой, беззаботной девчонкой, сугубо гражданским человеком, а тут — война, лицом к лицу с врагом, да ещё в тылу.
С этими мыслями она поднялась со стула. Оглядела троих мужчин, молча ожидавших её ответа.
— Я… Хорошо, я подумаю, — нерешительно сказала она и невольно повернула голову в сторону машинистки, которая вдруг перестала печатать и тоже пристально, с какой-то надеждой, смотрела на Марию. Только сейчас Маша заметила на её поясе кобуру с пистолетом.
«Почему другие могут, а я нет?!» — про себя подумала Маша, а вслух уже твёрдо сказала: — Завтра я дам ответ. Ровно в девять часов я буду у вас. Я могу идти? — Идите, — суровое лицо капитана тронула улыбка.
*****
Сколько времени они ехали, Николай не знал. Его сморили духота и монотонность пути. Он не заметил, как заснул на плече у Фёдора. Разбудил его резкий толчок, он услышал гортанные команды немцев и станционные звуки. Поезд остановился.
Пленные заволновались, полезли к окошкам. Кто-то крикнул:
— Станция какая-то.
Через некоторое время створка теплушки с грохотом отворилась. В свете тусклых фонарей Николай увидел несколько солдат-эсэсовцев и конную повозку на резиновом ходу.
Пленные стали жаться по углам вагона. На освободившуюся небольшую площадку у проёма солдаты сбросили с повозки несколько мешков и высыпали содержимое двух больших корзин из толстой лозы. В мешках оказались заплесневелые сухари и галеты, в корзинах брюква…
Сухари были твёрдыми, как камень. Брюква сырая и грязная. Но все были рады и этому. Пленные в полутёмном вагоне, в отблесках станционных огней, разделили эту «еду».
Поезд тронулся дальше. Изголодавшиеся бедолаги принялись жадно грызть сухари и брюкву. Луна ещё не взошла, и в вагоне стало совсем темно, лишь угадывались нечёткие силуэты людей, занятых поеданием своей пайки.
Со всех сторон неслось жуткое хрумканье. Кто-то, ругаясь с соседями, шарил по полу, ища оброненный сухарь. Кто-то недовольно матерился, считая себя обделённым, потому что ему попался совсем уж заплесневелый сухарь и брюква меньших размеров, чем у других.
Эта кромешная темень и жадная грызня со всех сторон страшным образом подействовали на Николая. В какой-то момент он прекратил есть, хотя, как и все, был очень голоден. Перестав жевать, он в ярости сжал челюсти, в голове опять возникла аналогия с животными.
Старшина вглядывался в неясные суетящиеся фигуры, вслушивался в окружавшие его звуки, раздражённые голоса. Он не мог больше есть, не мог больше слышать этих грызущих и хрумкающих звуков, у него возникло ощущение, что он находится в гуще голодных прожорливых крыс.
*****
Отложив недоеденную брюкву, старшина лёг на бок, свернулся калачиком, чтобы ничего не слышать и не видеть, закрыл уши ладонями и закрыл глаза. Николай не осуждал этих голодных людей. Он подумал о том, как, оказывается, быстро можно превратить человека в животное с примитивными потребностями и желаниями, главные из которых — чтобы больше не били и давали хоть какую-то еду.
В пустом животе бурчало и противно сосало под ложечкой, но Николай не хотел больше жрать эту брюкву. Силясь заснуть, дрожа от сквозняка, свистящего из всех щелей скотного вагона, он думал только об одном: скорее бы вырваться из этого фашистского плена, уничтожающего человеческое естество и достоинство. Какими призрачными оказывается, могут быть границы между человеком и животным, между весёлым зрителем и зверем, сидящем в клетке в зоопарке, ждущем подачку.
«Бежать, бежать, бежать, бежать!» — стучало в его голове в такт вагонным колёсам.
*****
Под Ельней шли упорные, кровопролитные бои. Город уже не раз переходил из рук в руки. Позиции наших войск в деревне Холмы методично обрабатывала немецкая артиллерия и авиация.
Немцы накапливали силы в деревне Рябинки.
Обе эти деревни находились на возвышенностях, а между ними в низине располагалась деревня Лазинки, в которой жила семья Ефименковых.
Жители уже привыкли к бомбёжкам и обстрелам, но снаряды и мины в основном пролетали над ними и били по холмовской берёзовой роще, покрывавшей высокий обрывистый взгорок. Там и располагались основные силы наших войск.
Но в тот день обстрел был особенно сильным. Начался он неожиданно и мощно. В ржаном поле за околицей Катя с детьми собирала колоски. Вдруг земля затряслась под ногами от взрывов, всё пространство вокруг заполнил страшный грохот, а небо стал затягивать густой сизый дым.
Снаряды ложились всё гуще и ближе к деревенским хатам, вздымая огромные фонтаны земли. Катя схватила детей, и все вместе они побежали к землянке. Не было только Лёли, она несколькими минутами раньше пошла проводить подружку Нюру в соседскую землянку, да там и осталась, не рискнув бежать обратно. Мать строго-настрого запретила детям выходить из землянки, плотно прикрыв за собой дверь из толстых наструганных досок.
Катя села на охапку соломы, прижала к себе детей. Она с тревогой оглядела свод и стены землянки, сотрясавшиеся от близких разрывов.
В углу на приполке лежала краюха хлеба, как наказывал муж Митя, рядом стояли миска с картофельными драниками и крынка с молоком. Всё это было накрыто тряпицей.
Где-то совсем близко грохнул взрыв. Коптилка, стоявшая на столе, упала. Катя быстро подхватила её и поставила на земляной пол.
Послышались гулкие звуки падающих на землю кирпичей и брёвен — видимо, снаряд попал в какую-то постройку. Катя с мольбой посмотрела на образа, освещаемые тусклым светом лампадки, истово перекрестилась, зашептала:
— Господи, спаси и помилуй нас! Пресвятая Богородица, защити и обереги моих детушек!
Она крестилась и кланялась, шепча «Живые в помощи» и все молитвы, которые знала. И чем страшнее и ближе были разрывы, тем громче она творила молитву.
Глядя на мать, стали креститься и дочери, по-своему, по-детски прося Господа о спасении.
Вскоре гул канонады и разрывы снарядов стали слышаться реже, их начали перекрывать новые звуки — рёв десятков моторов и лязг железа. Это с Рябиновской горки шли немецкие танки.
Зловещие звуки стальной махины всё нарастали, приближались, уже слышались резкие, отдающие эхом выстрелы танковых пушек. Им в ответ со стороны Холмов захлопали гигантскими мухобойками наши орудия.
Где-то совсем рядом, надрывно гудя мотором, давя гусеницами плетни и сараи, шёл немецкий танк. Перекрывая грохот боя, этот разрушительный звук заполнил всё пространство землянки. Он приближался так явственно и грозно, что сомнений не оставалось — танк идёт прямо на них. Дети, округлив глаза, страшась этих звуков, со всех сторон облепили мать, жались к ней, ища защиты.
— Детки, мои милые, не бойтесь, Господь с нами.
Катя накрыла всех троих своим широким зипуном, прижала руками к себе, склонилась над ними, закрывая своим телом, зажмурилась. Теперь она хотела одного: если суждено им погибнуть, чтобы они умерли все, сразу, не мучаясь. Она физически почувствовала, как под тяжестью стальной громадины оседает земля.
Танк прошёл совсем рядом, в полуметре от землянки, под его весом выперло стенку, треснули брёвна. Тяжёлыми комьями осыпалась земля. Она завалила коптилку, обильно засыпала спину матери, скатилась ручьями по зипуну, под которым бешено бились детские сердечки с великой надеждой на спасение и верой в одно-единственное — в свою любимую мамочку, которая сейчас так крепко обняла их своими тёплыми руками. Надёжнее этих рук в этот страшный момент для них не было ничего на свете.
*****
Шли упорные бои за Смоленск. Немецкая пропаганда хвастливо трубила, что город уже взят. Это была ложь.
Истребительные батальоны, сформированные из войск городского гарнизона, курсантов военных училищ, милиции и ополченцев, встретили врага на подступах к Смоленску. Плохо вооружённые бойцы ценой огромных потерь сдерживали фашистов целых пять дней. Это позволило перегруппировать силы, укрепить оборонительные рубежи, сконцентрировать артиллерию, танки на наиболее опасных участках и дать немцам такой отпор, какой они смогли ощутить только у Брестской крепости.
Да, гитлеровцы прорвались на окраины Смоленска, захватили отдельные кварталы, но в целом город ими взят не был. Его северная часть, по берегу Днепра, была полностью под контролем Красной Армии.
Город сражался фактически в окружении. Бойцы и жители, все, кто мог держать оружие, бились за каждую улицу, за каждый дом.
Маша находилась при штабе партизанского соединения в районе михайловских ворот, где в спешном порядке формировались партизанские отряды. Назначались командиры, определялись районы действия.
Но вооружения и боеприпасов катастрофически не хватало. На единственной, ещё действующей переправе через Днепр застряла колонна автомашин с оружием. Она попала под бомбёжку немецкой авиации: часть груза вместе с машинами была уничтожена, часть автоколонны прорвалась на правый берег, но основная осталась на левом берегу Днепра.
Машины разгрузили и передали под эвакуацию раненых, а ящики с оружием и боеприпасами замаскировали в густом кустарнике близлежащего оврага.
Когда в партизанском штабе узнали об этом, решили отправить гужевой обоз и вывезти оружие в расположение штаба для вооружения отрядов и создания резервного склада. Это было рискованно и опасно. Авиация противника постоянно бомбила и обстреливала все дороги. В прифронтовой полосе действовали немецкие диверсионные группы. Но дело было стоящее. Исходили из того, что это сравнительно недалеко, около двадцати километров, и лошадьми на телегах лесными и просёлочными дорогами можно пробраться.
Возглавил отряд старший лейтенант Павел Воронин. В группу сопровождения обоза была включена и Маша.
*****
На закате солнца обоз отправился в путь. К полуночи он был на месте. Командир отряда передал бумагу с решением перебазировать оружие коменданту переправы — майору сапёрных войск Левашову. Ему было чуть за сорок, но из-за залысин, седины на висках и глубоких морщин на добром и открытом лице он казался старше своих лет.
— Ну, наконец-то! — облегчённо вздохнул комендант, пробежав глазами документ. — А то мы уже взрывать всё собрались. Четвёртый день людей в охранении держим, а у нас сейчас каждый человек на счету! Днём немцы бомбят, а ночью мы ремонтируем. В перерывах между налётами пропускаем людей и колонны. А как эти вороны налетают, тоже даём им перцу, — гордо улыбаясь, потряс кулаком Василий Федотович. — Вот ведь как наловчились зенитчики с пулемётчиками, — опять восхищённо произнес он и широко улыбнулся: — семь самолётов за последние три дня кувыркнули!
Глядя, как у командира отряда Воронина смеются глаза, Левашов мягко, по-домашнему предложил:
— Садитесь, попейте чайку, поди, долго к нам шли?
— Спасибо, нам бы побыстрее погрузиться — да обратно… Пока немец не налетел, нужно на лесные дороги встать, там нас деревья прикроют.
— Садись, садись, — комендант положил широкую ладонь Павлу на плечо. — Я распоряжусь, чтобы бойцы охраны помогли погрузить. Но всё равно тридцать подвод погрузить быстро не получится. Так что пейте чай, отдыхайте.
— Шаповалова ко мне! — крикнул он в предбанник рассыльному и, достав из планшетки какие-то листки, положил их на стол перед Ворониным.
— Вот здесь опись всего вооружения, что я тебе передаю: винтовки, пулемёты, гранаты, патроны. Снаряды, как я понял, вам не нужны… Моряков видел, что позиции готовят?
Павел, прихлёбывая чай вприкуску, утвердительно кивнул.
— Вот им-то как раз снаряды и пригодятся. Лихие ребята! Оборотистые, не в пример пехоте, — его глаза опять восхищённо блеснули.
— Но не сегодня-завтра тяжко им придётся. Немец-то прёт, как наскипидаренный. А у них приказ: после отхода наших войск как можно дольше держать немца, не дать переправиться на этот берег.
Он вздохнул, застёгивая и убирая планшетку.
— Так и сказали: «Пока мы живы, не пропустим гадов через Днепр».
В землянку, пригибаясь, вошёл Шаповалов.
— Вот что, Сашок, передавай своё хозяйство хлопцам-партизанам, и пусть твои ребята помогут с погрузкой.
— Сколько у вас подвод? — спросил Шаповалов, переведя взгляд на Воронина.
— Тридцать.
— Маловато, — озадаченно глянув на Левашова, произнёс Сашок, — всё не увезут.
— Ну, ладно, ты грузи, а там посмотрим. Что останется, распределим по позициям моряков, — заключил комендант.
Оружия и боеприпасов действительно оказалось в избытке, особенно снарядов и патронов. При всём желании много на подводу не нагрузишь: лошадь не увезёт, да и телега развалится.
*****
Допив чай и поблагодарив Левашова, Воронин с Шаповаловым вышли из землянки.
К пяти часам утра погрузка была закончена. Но, как и предполагал Шаповалов, всё вооружение обоз забрать не смог. Выслушав его доклад, Левашов на минуту задумался. Потом предложил:
— Слушай, Павел, а что, если мы десятью подводами развезём морячкам на позиции боеприпасы, а потом погрузим остатки и в ночь отправим их обратно? Ночью больше шансов дойти без потерь. А ну как вас немец накроет — не дай Бог, конечно, — так хоть, может, эти дойдут. Да и тебе с укороченным обозом будет легче управиться. Что скажешь?
Воронин снял фуражку, почесал в затылке, размышляя над словами коменданта. Разбивать обоз и оставлять людей ему не хотелось, но и в словах Левашова был свой резон. Если, действительно, обоз обнаружат и нападут, шансов спасти его будет мало, а под покровом ночи десять подвод реально смогут прорваться на базу.
— Хорошо, Василь Федотович, я оставлю десять подвод и двенадцать добровольцев, а ночью вы отправите их обратно. Только об этом решении вы напишите бумагу для нашего штаба, как комендант переправы, имеющий на это полномочия. А я-то согласен.
— Ну, вот и ладненько, Паша, а то видишь, с той-то стороны все гружёные идут, а своего транспорта у меня нет. Вот и крутись, как хочешь. Взрывать-то жалко… А бумагу я напишу. Лишь бы вы довезли всё в целости и сохранности и сами живы остались.
Этого немолодого майора долгие годы службы в армии приучили к бережливости и ответственности за вверенное ему имущество. Сам он был из крестьян, смекалистый, хозяйственный.
И очень уважал эти качества в других людях.
Пожав руку Павлу, комендант, открыв полог, скрылся в землянке, а Воронин направился к обозу отбирать добровольцев.
*****
Новость о том, что нужно оставить десять подвод и двенадцать человек, была воспринята без особого энтузиазма. Возникла неловкая пауза. Воронину пришлось объяснять, что это необходимо сделать для пользы дела, да и шансов доставить оружие в отряд, разбив обоз на две части, гораздо больше.
Вызвались остаться в основном молодые ребята, комсомольцы. Со многими из них Маша уже успела подружиться, особенно с бойкой девушкой Верой, молодой учительницей Кардымовской школы. Она зашептала:
— Маш, давай останемся, поможем нашим бойцам!
И, не дожидаясь ответа подруги, решительно сделала шаг вперёд. Мария, чуть поколебавшись, последовала за ней. Из строя вышли пятнадцать человек.
Воронин, как и планировал, оставил двенадцать. В отобранную им группу попали и Вера с Машей. После короткого прощания основной обоз, освещённый лучами восходящего солнца, отправился в обратный путь. А команда малого обоза вместе с бойцами охраны стала развозить боеприпасы на позиции моряков.
Морские пехотинцы держали оборону по левому берегу Днепра, протяженностью около двух километров. Проехать можно было не везде, и моряки с бойцами носили ящики на руках. Поэтому дело шло очень медленно.
У Веры с лица не сходила белозубая улыбка. Она чувствовала на себе заинтересованные взгляды моряков. Охотно вступала с ними в разговор, отвечала на их шутки и комплименты.
Война — войной, а молодость брала своё. Она разрумянилась, глаза блестели молодым девичьим задором. Вера охотно кокетничала с моряками, не забывая ловко управляться с лошадью. Подъехав к очередной позиции, она своим звонким голосом весело оповестила:
— Эй, полосатики, принимай товар, купцы приехали!
— Что за товар-то? — принимая её игру, ответили моряки.
— Если он такой же годный, как и купец, за ценой не постоим! — Это гостинцы для фашистов. Если хорошо их попотчуете, я цену сбавлю.
— Не сомневайся, угостим как надо! Мало им не покажется…
*****
С группой лихих матросов к телеге подошёл рослый голубоглазый парень с пышными усами и светлым чубом, выбивающимся из-под бескозырки. Пока его товарищи разбирали ящики с телеги, он стоял в сторонке и разглядывал Веру. Его взгляд скользил по её смуглым плечам, груди, круглым ко- ленкам… Слегка смутившись от того, что Вера поняла, куда он смотрит, улыбаясь, тихим басом представился:
— Главстаршина комендоров Зоря… Григорий.
Вера не подала вида, что она заметила смущение моряка. Её глаза светились радостным лукавым светом. Кокетливо вскинув бровки и слегка наклонив голову, она стрельнула глазами в старшину, и негромко проворковала:
— Очень приятно, Вера.
Тем временем моряки заканчивали разгрузку телеги.
— Спасибо, хозяюшка за гостинцы, — благодарили они Машу.
Коренастый щербатый матрос, снимая с телеги последний снарядный ящик, радостно заметил:
— Боюсь, как бы фашиста не пронесло от таких пирогов!
Все дружно засмеялись. Щербатый матрос заглянул в лицо Веры, рядом с которой всё ещё стоял Зоря, и широко улыбаясь, продолжил:
— А купчиху за такой товар готовы всей батареей расцеловать и до конца войны на руках носить.
Моряки одобрительно загалдели, соглашаясь с этой идеей. Кто-то из них присвистнул, кивнув в сторону остолбеневшего Зори, другой ему хитро подмигнул и что-то негромко сказал. Все, кто был рядом, прыснули смехом.
Выйдя из волнительного оцепенения от близости с хорошенькой девушкой, Зоря громко пробасил:
Смоленск, улица Большая Советская. 1941 год
— Ну, хватит зубы скалить! Давай, братва, навались. По два ящика на орудие, и в темпе вальса!
И, уже обращаясь к Вере, очень мягко и даже с нежностью проговорил:
— А вас, Верочка, я попрошу быстренько, но аккуратненько вернуться к складу. Подвезите нам ещё снарядов, — басил он, взяв её ладошку в свои ручищи. — Неизвестно, сколько нам немец позволит общаться в такой комфортной обстановке.
При этом он опять смущённо улыбнулся, хотел ещё что-то сказать, глядя в её лучистые глаза, но, заметив, что моряки разобрали уже все ящики, только досадливо мотнул головой. Подошёл к лошади, взял её под уздцы и стал разворачивать телегу в обратную дорогу.
Действительно, пока вражеская авиация защитников переправы не беспокоила, но тревожный гул канонады всё нарастал. Наши отступающие измотанные и израненные войска нескончаемым потоком шли через переправу. То, что скоро это затишье закончится и будет очень жарко, понимали все и потому торопились.
Чтобы быстрее доставлять боеприпасы, партизаны и бойцы охраны действовали так: распределились парами на каждую телегу. Один, как правило, шёл впереди лошади, выбирая дорогу, другой сидел на вожжах.
*****
На одном из участков дороги, когда Машина подвода взбиралась на крутой подъём высокого днепровского берега, подняв клубы пыли, резко затормозил легковой автомобиль. Из машины выскочили два флотских офицера. Они взбежали по пригорку и прямиком направились к Машиной телеге. Судя по знакам различия — а Маша в них разбиралась, — это были большие начальники. Они приветливо поздоровались. Офицер, лет сорока, но уже с поседевшими висками, поинтересовался у Маши, кто они такие и что делают на позициях.
В это время второй офицер осматривал ящики и маркировку на них. Маша, секунду поколебавшись, оглядела его подтянутую фигуру. На его запылённом кителе ярко поблёскивал орден Ленина. Она ответила, что они из партизанского отряда и по решению коменданта развозят боеприпасы на позиции обороны переправы.
Слегка удивившись, удовлетворённо бросив взгляд на зелёные ящики, орденоносец с нескрываемой радостью сказал:
— Молодец комендант! Ай да Василий Федотович, а?! Вот все бы так относились к делу. Не шагал бы сейчас фашист семимильными шагами.
Он вздохнул, повернул голову на запад, откуда всё отчетливее доносились звуки канонады и поднимались в небо дымы пожарищ. Желваки заходили на его скулах. Повернувшись к Маше, быстро продолжил, хлопнув ладонью по снарядному ящику:
— Ну, да ничего! С таким народом, как наш, ему не справиться. Все, как один, встанем и башку ему свернём! Верно, говорю?
— Свернём, товарищ капитан первого ранга, — воодушевленно, по-военному ответила Маша.
Быстро взглянув на часы, каперанг, отходя от телеги, произнёс:
— Продолжайте движение, товарищи. Эти снаряды братишкам очень скоро пригодятся. А мы уж не оплошаем.
Офицеры быстрым шагом вернулись к машине. Хлопнули двери, и старая «Эмка», скрипя и покачиваясь на ухабах, поехала дальше.
Это был начальник отдела политической пропаганды Пинской флотилии Татаринцев Григорий Васильевич. Член партии с 1925 года. Его спутником был заместитель начальника штаба флотилии полковник Круглов.
Флотилия была разделена на два отряда. Уцелевшие плавсредства были переброшены южнее по Днепру. А части береговой артиллерии и охраны базы находились здесь, на защите Соловьёвской переправы, обеспечивая выход из окружения прорывающимся частям армии. Командовал сводным отрядом обороны полковник Краснов.
*****
Фронт стремительно надвигался. Татаринцев, самоотверженный и смелый человек, узнав о решении Ставки Верховного Командования о нанесении контрудара в районе Смоленска с целью окружения и уничтожения смоленской группировки врага, сам напросился поехать на переправу и довести до бойцов всю важность поставленной задачи. Поддержать их боевой дух.
Войдя в блиндаж штаба обороны переправы, Татаринцев попросил полковника Краснова собрать весь командный состав вплоть до командиров батарей для беседы и разъяснения обстановки.
Через двадцать минут все были в сборе, и офицерское совещание началось.
Татаринцев начал с того, что искренне поблагодарил коменданта переправы Левашова за проявленную инициативу по доставке дополнительных боеприпасов на линию обороны переправы.
Потом старшие офицеры выслушали доклады командиров о потерях, об уровне готовности оборонительных позиций, об инженерно-сапёрном обеспечении и о том, как налажена связь и доставка продовольствия. Здесь Татаринцев обратил особое внимание всех, чтобы бойцы регулярно получали горячую пищу, пока есть такая возможность. Задал несколько вопросов начальнику медсанбата: хорошо ли оборудован и надёжно замаскирован медсанбат, нет ли недостатка в перевязочных материалах и медикаментах.
Из тоста маршала Иосифа Сталина на приёме в честь командующих Советской Армии 24 мая 1945 год
Получив удовлетворивший его ответ, Татаринцев ненадолго задумался, осмысливая услышанное, как бы сводя всё к единому знаменателю. Потом обвёл внимательным взглядом присутствующих, собираясь перейти к самому важному.
В этот момент начался налёт вражеской авиации. Послышались первые разрывы авиабомб, задрожала земля, из щелей в перекрытии посыпался песок. Дружно затявкали наши зенитки, дробно застучали пулемёты. Но к этому все уже привыкли и не обращали особого внимания.
Офицеры в ожидании глядели на Татаринцева. Григорий Васильевич переглянулся с Кругловым, поднялся из-за стола, твёрдым спокойным голосом начал:
— Товарищи офицеры! Теперь я бы хотел перейти к главному. Враг на всех парах рвётся к Москве, а до неё от этого места, где мы находимся, меньше четырёхсот километров. Для немецких танковых групп, если они рассекут нашу оборону, даже с учётом остановок и боёв местного значения, это неделя пути. Не-де-ля! — нажимая на каждый слог, громко и отчетливо, чтобы его услышали все в грохоте разрывов, произнёс Татаринцев.
Его лицо стало предельно строгим. Он опять сделал короткую паузу. Все присутствовавшие молча и сосредоточенно смотрели на него.
— Вы хорошо понимаете, что будет означать для нашей Родины, для всего народа сдача Москвы. Этого ни при каких обстоятельствах допустить нельзя. Сдать Москву сейчас — равносильно гибели всего нашего государства. Понимая всю тяжесть ситуации, Ставка приняла решение: нанести немцам контрудар здесь, под Смоленском.
Задача одна — любой ценой остановить немцев, сковать их боями, задержать, чтобы дать возможность укрепить оборонительные рубежи на подступах к Москве. Подтянуть и сосредоточить резервы, накопить силы. Короче, судьба нашей Родины будет решаться здесь, на смоленской земле. Если выстоим, то сумеем переломить ход войны, если нет… Не будет нам никакого прощения, ничего не будет.
Он помолчал, переводя дух. Более спокойно и доверительно продолжил:
— Я прошу вас довести до всего личного состава, до каждого матроса и солдата сверхважность поставленной задачи: не пустить фашиста на левый берег Днепра. Немцы будут пытаться на плечах наших отступающих войск прорвать оборону и выйти за Днепр. Мы не должны позволить им сделать это. Умереть, но не позволить.
Хочу подчеркнуть: каждый день, каждый час, каждая минута нашей стойкости будут иметь огромное значение, если не решающее. Именно это просил довести до каждого бойца маршал Тимошенко. Командующий Западным фронтом так и сказал: «Я надеюсь на вас и верю в крепость духа советского солдата».
Мы с Алексеем Борисовичем остаёмся с вами до конца. Каким бы он ни был. Алексей Борисович, вы хотите что-то добавить? — обратился он к Круглову.
Тот тоже встал.
— Что тут добавишь? По-моему, всё предельно ясно. Я прошу командиров подразделений подойти к карте и с учётом изменившихся обстоятельств уточнить и скорректировать план обороны нашего участка.
Офицеры шумно поднялись и гурьбой подошли к столу с разложенной на нём картой местности.
— Политработников попрошу тоже задержаться, — снова вступил Татаринцев, — я привёз газеты, листовки — раздайте бойцам. И пусть напишут письма домой, потом такой возможности может не представиться. Ночью отправим с нашей машиной.
Налёт вражеской авиации закончился. Плотный огонь зенитчиков не позволил немецким лётчикам прицельно отбомбиться. Один самолёт был сбит, ещё один, задымив, убрался восвояси. Что интересно, и это подметили многие, фашисты в основном обрабатывали берега, не трогая мост и понтонную переправу. Это лишний раз доказывало, что в планах у них не уничтожение переправы, а её сохранение для дальнейшего продвижения своих войск. И что они будут пытаться неожиданным ударом захватить мосты и удерживать всеми силами.
Продолжение в следующем номере.
