Когда шел дождь
Сердце спецназа бьется в Беслане
3 сентября 2004 года
В тот роковой день, 1 сентября 2004 года Ира Гуриева пришла вместе с мамой Надеждой в школу №1 пораньше, потому что была дочерью учителя. Ей предстояло пойти во второй класс. Вместе с другими детьми она стояла во дворе, когда послышались первые выстрелы.
Брат Борик с сестрой Верочкой, которые должны были танцевать на торжественной линейке бальный танец, — в Городе Ангелов… И в Соборе новомучеников Беслана — со всеми другими, кто погиб 1‑3 сентября 2004 года.
Заслуженный учитель Российской Федерации Надежда Ильинична работает в новом здании школы №1 имени Героев Спецназа. Она — учитель истории. Руководит школьным музейным центром — его создали в новой школе на улице Коминтерна. Основная экспозиция — зал памяти.
Ира с отличием окончила Московский городской педагогический университет в 2018 году. Летом 2020 года получила диплом магистра.
Вместе с мамой они были среди почетных гостей, приглашенных на 25‑летие Международной Ассоциации ветеранов подразделения антитеррора «Альфа», и выступали со сцены Государственного Кремлёвского Дворца.
Мы предлагаем читателям газеты «Спецназ России» рассказ Иры о тех событиях, а также жизни после теракта.
1 сентября
Вновь настал этот день. Двадцать лет назад мне было семь. В школе я была со своей мамой, братом и сестрами. Я шла во 2‑й «Б», моя двоюродная сестра Аня — в 5‑й, сестра Вера в 6‑й класс, а брат Боря в 9‑й.
Рано утром мы собирались в школу, нас поднял Борик. Мы позавтракали, оделись и пошли. Зашли к маме в класс, Вера переоделась в платье для выступления, потом разошлись по своим классам.
Да, перед захватом мне приснился сон.
К сожалению, я его не восприняла всерьез и вспомнила о нем только после теракта и рассказала маме.
Мне снится, что нам позвонила тетя и сказала: «Дедушка очень сильно заболел, приходите к нам». Мы пришли к ним в дом, а дедушка почему‑то лежит на лоджии в большом-большом гробу, но живой. Ему холодно, он шапочку на себя натягивает, дрожит весь и говорит моему брату и сестре: «Боря и Вера, подойдите ко мне, обнимите меня, мне холодно, согрейте». Они подошли и легли к нему в гроб. А я осталась стоять, мне было страшно.
Вот такой сон, вещий.
Через некоторое время я со своим классом вышла на школьный двор строиться на торжественную линейку. Я стояла позади и не видела, что происходило на площадке. Мы болтали, веселились — и тут включилась музыка.
Прозвучало несколько мотивов и вдруг музыка прекращается — начинается непонятный грохот. «Что это?», «Что происходит?», «Почему все кричат?», «Куда все бегут?», «Где мама?» Все эти вопросы вертелись в голове, и я вместе с толпой бегу.
Мы бежали в сторону школы. Прибежали к двери, которая вела в раздевалки спортзала — дверь закрыта, началась давка… Они кричат, стреляют. Страшно и больно.
Через некоторое время открывается дверь, мы попадаем в здание школы и разбегаемся кто куда. Я бегу по коридору, плачу и ищу маму. Спрашиваю у знакомых ребят, не видели ли они мою маму. Никто не знает.
Я бегу за всеми. Забегаю в кабинет — люди сидят под партами, дети, взрослые. Я тоже залезла. Женщина плачет и кричит: «Отпустите нас!» Все кричат, а я не понимаю, что происходит. Я хочу к маме!
Заходит террорист и кричит, чтобы мы вышли и шли в спортзал. Он злой и страшный, у него оружие, он в маске.
Мы вышли и бежим в спортзал. Там я встретила свою сестру Аню, и мы пошли с ней искать маму.
Маму нашли, она успокаивала людей. Потом мы пошли искать себе место. Сели под баскетбольным кольцом. Сидим. Я ничего не понимаю. Пытаемся в толпе найти Борика и Веру. Они, наверное, сами нас нашли и поочередно пришли к нам и сели с нами.
Боре было плохо — была температура. Вера была в бальном платье и террористы приказали ей прикрыться.
Сидим. Жарко. Хочется пить. В центре зала лежит мужчина, истекший кровью, — его убили. С краю сидел один мужчина. Когда двери еще не закрыли, он встал и побежал. Его сразу застрелили.
Зал начали минировать. Возле ног Бори поставили большую бомбу, из‑за нее он не мог выпрямить ноги. Рядом с нами стоял стул, а на нем лежали батарейки и к ним были примотаны все провода. Бомбы — везде, сверху, по бокам. Очень много.
Рядом на кнопке сидит террорист.
Люди не могли успокоиться и террористы стреляли в потолок, чтобы все замолчали.
Дети очень хорошо себя вели. Если что‑то было не то, учителя, взрослые сразу как‑то их в чувство приводили. Когда у меня начиналась истерика, мама меня по щекам била, чтобы я в себя пришла.
Многие моменты не помню. Еще выпускали в туалет. Помню, что было тяжело сидеть, ноги затекали. Что происходило, я не понимала. Мы постоянно смотрели на окна и думали: «Что там происходит? Знает ли кто‑нибудь, что мы здесь?» Ночью мы легли на ноги мамы и спали. Это было 1 сентября 2004 года.
Мы были все вместе!
2 сентября
Ночь была ужасной. Хочется есть, пить, шумно. Горит свет. Жара невыносимая, я сняла свое платье.
Помню, террористы заставляли взрослых поднимать руки за голову, говорили: «Сейчас мы поиграем в зайчиков — все руки за голову». Я маленькая была, не все понимала, не все осознавала, что происходит.
По залу прошел слух, что детей до шести лет отпустят. Одна из учительниц ходила по залу и записывала детей.
Мама мне сказала, что если что, мне шесть. А я маме говорила, что я без них никуда не пойду! Но так никого и не отпустили.
В туалет не выпускали, пить не давали. Помню маленького мальчика, который писал в бутылку и потом пил мочу. Так сильно хотелось в туалет, но мы терпели.
Труп того мужчины, который лежал в центре зала, унесли, лужи крови, оставшиеся после него, вытирали белыми фартуками старшеклассники.
Вера нашла чей‑то крестик, взяла в руки и стала молиться. Мы надеялись, что нас спасут. Мама говорила, что придет спецназ и нас спасут.
Пришел Руслан Аушев — ему удалось спасти мам и их маленьких детишек.
(Герой Советского Союза, генерал-лейтенант. Президент Ингушетии в 1993‑2001 годах. С 1992‑го по 2014 год возглавлял Комитет по делам воинов-интернационалистов при Совете глав правительств государств-участников СНГ. Сумел вывести из здания школы двадцать пять заложников, включая детей.)
Террористы продолжали стрелять в воздух и бить прикладами в пол, чтобы мы успокоились. Но люди уже не реагировали. Они говорили, что мы никому не нужны. Было одно желание: чтобы мы вышли отсюда. Живыми, мертвыми — лишь бы это закончилось.
Один из террористов, который сидел рядом с нами, достал бутылку с водой, помыл руки, ноги, лицо и стал совершать намаз. Когда закончил, сел на Коран. Они лежали рядом, у них были сникерсы. Как же хотелось пить и есть.
Я вспомнила, что у меня есть мармелад. Перед началом линейки, мой одноклассник мне купил мармеладку с клубничным вкусом. Я ее достала, поделила на нас всех. Это было очень вкусно!
Боре было очень плохо. Температура поднималась все выше. Мы с Верой и Аней обмахивали маму и себя. Мама нам что‑то рассказывала.
Пить хотелось все сильнее и сильнее. Тем, кому удавалось выйти в туалет, отдавали одежду, чтобы ее намочить, а потом высасывали из этой одежды воду. Мы сидели и считали бомбы, рассматривали их. Они были самодельные, обмотаны коричневым скотчем, а внутри было видно разные болтики, иглы и гвозди.
Рядом с нами сидела мама с маленьким мальчиком — он умер. Там же, недалеко, девочка умерла. Люди плакали, а тела оставались лежать рядом с живыми.
Всех мужчин вывели из зала, еще в первый день, когда нам удалось выйти в туалет, я увидела, что они сидят на полу и руки их подняты.
Вечером террористы подняли нас и еще человек пятнадцать и погнали в тренажерный зал. Там нам удалось сходить в туалет, а террорист смотрел на нас, чтобы мы не выпили воды.
В том зале было прохладно и так стало хорошо… Мы сели на пол, было даже холодно.
В ту ночь шел дождь. Мы все облепили маму, и я уснула. Это был второй день. Мы были вместе!
3 сентября
Рано утром нас подняли и повели опять в спортзал. Наши места были заняты, мы шли и искали себе место. Нашли в центре зала. Сели. Над нами висела бомба, она провисала.
Места было совсем мало. Я уснула. Проснулась от жуткого грохота. Встала, смотрю — все лежат, какая‑то дымка и мальчик выбегает через дверь. Не понимаю, что случилось.
Началась стрельба, я сижу, заткнув уши пальцами, потому что было очень громко. Сидела так, все лежат, тут поднялась мама и я ей говорю: «Мам, все убежали, я тоже побегу». Я побежала, как мне казалось, мама потом сказала, что я еле шла шатаясь.
Подхожу к двери, а там сидит террорист, какая‑то женщина меня дернула за руку и прижала к себе, и я лежала под ней.
Лежу. Вдруг увидела, как мама машет мне рукой, чтобы я подошла к ней. Я пытаюсь вылезти из‑подженщины, ничего не получается — то ли она умерла, отяжелела, то ли просто меня сильно держала. Мама подошла сама и вытащила меня.
Боевики подняли всех живых, кто может идти, и погнали в столовую. Мы шли (мама, Аня и я), под ногами было мягко, странное ощущение.
По ошибке мы вошли не в ту дверь, и я оказалась в тренерской. Там первый раз было страшно, потому что были мертвые люди, все в крови, части тел…
Помню, что тогда мне было очень страшно, я закрывала глаза, чтобы этого не видеть. И около окна наш физрук, Иван Константинович Каниди с террористом дрался, выхватил у него автомат, и террорист его застрелил.
Мы вышли из тренерской и пошли уже в столовую.
Стекла в окнах все были разбиты, мама шла босиком и эти осколки впивались ей в ноги.
Пришли мы в столовую, все в осколках, — повсюду грохот. Мы зашли в самую глубь и мама посади‑ ла нас с Аней на большой противень и сказала нам сидеть и ждать ее, а сама пошла за Борей.
Мы сидели и рассматривали друг друга, у кого откуда идет кровь, где что болит. В какой‑то момент нашли печенье! Какое оно было вкусное!
Потом вспомнили про воду. Я прошла на кухню с каким‑то мальчиком, а там сидит боевик. Мы боялись взять воды. Тогда боевик сказал, что вот, возьмите стаканы, указывая на стаканы из‑под сметаны, и возьмите воды. Мы взяли эти стаканы и зачерпнули грязную воду из раковины. Мы пили без остановки!
Вернулась мама, одна. Мы сидели. Боевики сказали, чтобы дети встали на подоконники и кричали: «Не стреляйте, здесь дети!» Кто‑то встал и кричал.
Спустя какое‑то время решетка, что была на окнах, отстала. Тогда наш другой физрук, который живым остался, ее взял и снял. Работница кухни Сима сказала: «Я прыгну первая, если меня убьют, сидите». Она забралась на подоконник и прыгнула, и тут мы увидели в окне зеленую каску, поняли, что там наши и стали выбираться.
Мама меня поставила на печь, и я пошла к окну — подхожу, а там очень высоко. Стоит спецназовец, с голубыми глазами, щетиной, рукава закатаны и говорит: «Прыгай, я тебя поймаю!» Мама кричит: «Прыгай! Быстрее!» Я прыгнула к нему в руки, меня понесли в дом.
«Не выпускайте заложников!»
Когда мама стояла в окне, в тот момент в столовую забежал террорист и крикнул: «Не выпускайте заложников!» и стал стрелять. Мама выпала в окно, ее подняли и тоже повели в дом.
Дальше нас вели через курятник — помню, куры дохлые валялись, из него мы попали в жилой дом. В этом доме мебель была похожа на бабушкину. У меня, наверное, бзик какой‑то был, я подумала, что я у бабушки, начала рыться по шкафам.
Внизу в шкафу я нашла компот, мой любимый вишневый компот. Открыть его было нечем, тогда спецназовец сделал в крышке дырки, и я стала разливать всем компот.
Нам вызвали «Скорую», посадили и повезли. Потом нас разделили и посадили по разным машинам. Маму я потеряла. Аня осталась в столовой.
Меня привезли в полевой госпиталь, сделали укол в ногу. Положили на носилки, дали воды и печенья. Потом отнесли в машину и повезли. Надо мной сидел врач, а рядом со мной лежал человек. Тело его было полностью черно-красным, лицо было обращено прямо на меня и оно тоже было все в крови и почерневшим (обгоревшим).
Мне стало страшно на него смотреть, тогда врач достал свой платок и накрыл мне часть лица, чтобы я не видела этого человека.
Привезли в больницу во Владикавказе и положили в палату. Сняли всю одежду, я ковырялась в волосах и ушах, было много мусора. Рядом со мной всегда сидели медсестры или медбратья. Они даже дали мне жвачку…
В палате нас было несколько человек, я лежала возле окна и ждала, что придет мама и заберет. В какой‑то момент появился фотограф и сделал мою фотографию.
Оказалось, меня не могли найти! Меня спросили, как меня зовут и сколько мне лет, я сказала: «Ира Гуриева, шесть лет». Мама же сказала, что если что, то мне шесть, — я и запомнила.
Отчество я не знала, меня спросили, как зовут папу, я сказала что Славик — мне написали «Вячеславовна», а на самом деле папу зовут Стас и я Станиславовна, но я не знала об этом.
Ребенку в Осетии чаще всего дают два имени. Первое — домашнее, которое используется исключительно внутри семьи. Второе — социальное, указываемое во всех официальных документах.)
Меня искали, поэтому сделали мое фото — оно висело на доске. Через некоторое время меня нашли! Ко мне пришли тетя и дядя! Принесли мне одежды, посидели и ушли.
Я лежала в больнице, 7 сентября ко мне пришли родные. Мама и много-много родственников — мама еле ходила и была вся в черном, я ее спросила, где Боря, она ответила: «Его нет».
Помню, как ругались врачи, что родных так много и что нельзя столько человек в палату запускать. Меня забрали, и я очень радовалась! В этот день был день рождения бабушки, и она рада была меня видеть! Что стало с Аней, я не знала. Борика и Веры больше нет…
Опознание
Из воспоминаний моей тети я узнала, как опознавали жертв теракта. Трупы из спортивного зала поделили на сектора, забирали останки и некоторые вещи, которые были вокруг. В морге они лежали по этим секторам.
4 сентября мама рассказала тете, во что были одеты Борик и Вера, какими швами она подшивала Борису рубашку и зашивала брюки, в каком платье и трусиках была Вера. Рассказала, где мы сидели, находясь в здании.
Заходя в морг, людям выдавали маски и две таблетки глицина под язык. Опознавать пошли папа, тетя и дядя. Им показали, где лежат тела тех, кого забрали с того места, где мы сидели. Они открывали около десяти черных пакетов и нашли…
Веру опознали по остаткам трусиков и платья под попой, остальное сгорело. Борю можно было узнать, у него сгорела только половина тела.
Опознание останков шло долго… Несколько месяцев люди искали своих детей, родных.
Делали генетическую экспертизу, кто‑то не верил, что похоронил своего, кого‑то похоронил не того… Папа тоже сдавал кровь для подтверждения, что мы похоронили своих…
Ночью 4 сентября Боря и Вера были уже дома в закрытых гробах. Мама ушла из больницы, чтобы их похоронить.
6 сентября в Беслане хоронили более ста человек… По воспоминаниям мамы, шел проливной дождь, стоял невыносимый плач людей, лопаты ломались от каменистой земли и тогда могилы копали экскаватором.
В этот день я была в больнице и не смогла попрощаться с братом и сестрой…
Первые месяц-полтора я ни с кем не разговаривала, почти ничего не ела, была угрю‑ мая, равнодушная. Потом очень вовремя пришли психологи, которые стали заниматься со мной и с мамой и как‑то растормошили меня. Мы поехали в санаторий в Сочи, где нас лечили, а когда мы вернулись, я сказала маме: «Пошли в школу». Мне хотелось учиться. И, видимо, я не до конца осознала, что произошло.
Время не лечит
Остались в живых я, мама и сестра Аня. Мама до сих пор работает в школе, создала музей, где есть разные залы, посвященные истории школы, теракту, погибшим спецназовцам. Люди помнят, приезжают — спасибо им!
Часто спрашивают: «Как жить после таких событий?» Ты привыкаешь, принимаешь случившееся. Когда смотрю какие‑то документальные фильмы, репортажи или читаю статьи, ощущение, что это случилось не с тобой, но смотришь на шрамы на теле и становится не по себе. Как так, мы сидели рядом, брата и сестры нет, а мы с мамой есть… Почему так?
И могу сказать, что фраза «время лечит» не работает… Со временем становится только тяжелее: становясь взрослее, начинаешь понимать какие‑то вещи, смотреть по‑другому на всё.
Тогда я была маленькой, мало что понимала, а сейчас, с возрастом, приходит осознанность случившегося.
Начинаешь понимать кошмар и ужас произошедшего, и если раньше я думала, что брат с сестрой просто в какой‑то долгой поездке на реабилитации, то сейчас я понимаю, что больше никогда их не увижу и не смогу обнять. Не смогу сказать, как я их люблю, что больше никогда мы не будем «беситься» на маминой кровати и не будем вместе собирать в огороде малину…
Здоровье — оно тоже не становится лучше. Открывается одно, второе, третье — и все это, как говорят врачи, от той старой травмы.
Легче точно не становится. Просто со временем я учусь жить с этим — это часть моей жизни, мое прошлое, которое никуда не уйдет.
Меня спрашивают: «Часто ли вспоминаете теракт?» Я о нем не забываю… это всегда внутри меня, это часть моей жизни, мое прошлое, которое всегда в памяти. Остались ли какие‑то страхи или что‑то такое? Да, я не переношу запаха варки железных труб, который очень похож на запах, что был в зале. Боюсь громкого салюта. Когда попадаю в новое пространство/помещение, оцениваю обстановку: где двери, окна, какой этаж, высоко ли прыгать, куда убегать. Не люблю коричневый скотч (им были обмотаны бомбы). Не могу ходить по мягкому полу, потому что сразу переношусь в спортзал, когда мы шли, после взрывов, в столовую по людям, лежащим на полу.
Герои спецназа
Наша первая школа в Беслане носит имя Героев спецназа. Классы — имена погибших Героев «Альфы» и «Вымпела». Мы помним наших спасителей! И никогда их не забудем.
…Голубые глаза, щетина и закатанные рукава — все, что я запомнила, когда боец спецназа выносил меня из школы. Я потом всегда про него спрашивала, ходила, смотрела, когда к нам спецназовцы приезжали.
Много-много позже я нашла в интернете фотографию офицера «Вымпела» Александра Богомолова, и у меня внутри что‑то оборвалось — ушла с работы зареванная. Потом прочитала, что в 2016 году он погиб.
(В составе миротворческих сил Александр Богомолов находился в Косово, прошел две Чеченские войны. Принимал участие во всех крупных операциях по освобождению заложников: выводил зрителей из захваченного боевиками Театрального центра на Дубровке («Норд-Ост»), прикрывал собою детей в Беслане.
Дважды был серьезно ранен. Награды — иконостас! Ордена «За заслуги перед Отечеством» 3‑й и 4‑й степеней, два «Мужества», медали «За отвагу».
в боевое подразделение!
Сотрудник «Вымпела». С 2013 года — начальник регионального отдела специального назначения (РОСН) «Ворон» Управления ФСБ России по Воронежской области. Полковник.
Погиб 24 ноября 2016 года в Назрани (Ингушетия) в ходе специальной операции по уничтожению террористов. Получив тяжелое ранение в грудь, скончался при эвакуации в больницу. Посмертно удостоен звания Героя России.)
Мама познакомилась с его супругой. Она живет в Москве.
Мы дружим с семьями погибших спецназовцев «Альфы» и «Вымпела», они часто приезжают в Беслан. У нас необходимость с ними общаться. Просто необходимость. С семьей Дмитрия Разумовского мы уже сроднились, на свадьбе у Миши Разумовского я встретила своего будущего супруга.
Я уже один раз умирала
Иногда ты задаешь себе вопрос: почему погибли брат и сестра? Мы сидели рядом. И их нет, а ты есть. Даже не почему, а для чего я осталась жива? Это же непросто так. Наверное, я в какой‑то степени должник. Я в долгу у этого мира. Я должна оправдать свою жизнь чем‑то хорошим, важным.
Я не боюсь смерти. Можно умереть в любой момент буквально от чего угодно. Люди спотыкаются, падают или тромб оторвался — много всего. Я не боюсь умирать. Совсем. Я думаю, как бы сделать что‑нибудь крутое, кому‑то пользу принести, оставить след после себя. А что о смерти думать? Придет и придет.
Я спокойна. Я уже один раз умирала, и у меня получилось остаться живой. Теперь мне не страшно. Важно продолжать жить ради тех, кого нет с нами, и доказать, что мы несломленыи никто не посмеет забрать нашу жизнь еще раз.
И еще важный момент — цените жизнь, каждый ее момент! По возможности не заковывайте себя в проблемах, обстоятельствах, не фокусируйтесь на них. Любите всех и всё, что вас окружает, и чаще говорите близким, что вы их любите!
Семья — это самое дорогое, что есть у человека, помимо жизни. Когда ты был на волосок от смерти и видел, как уходят близкие, начинаешь ценить то, что у тебя есть. К сожалению, люди зацикливаются на мелочах, упуская самое главное.
Я завидую тем, кто может обнять свою сестру или брата, тем, кто может сказать: «Папуля, как ты?», тем, кто может обнять и расцеловать свою любимую бабушку.
И совсем не понимаю тех, кто держит обиду друг на друга…
Мне очень хочется, чтобы люди были добрее друг к другу, чтобы всегда прощали и не держали зла. Чтобы с родными можно было поговорить на любые темы и быть понятым, и услышанным. Чтобы люди говорили «Люблю!» и не боялись признаваться в своих чувствах! Это не слабость, это проявление вашей человечности.
Как‑то я спросила у бабушки: «А что такое любовь?» Она ответила: «Это когда на душе арфа играет!» Пусть у каждого играет арфа и играет только красивую, спокойную и добрую музыку.
И — да, я люблю жизнь, я могу дышать, плакать, смеяться, делиться своими чувствами с другими. Рано или поздно, все встанет на свои места и не будет лишних слов.
Летом 2020 года у меня закончился очередной этап — важный, трудный, но очень интересный и развивающий. Я окончила Московский городской педагогический университет.
Магистратура стала не просто местом, где ты узнаешь что‑то новое. Она показала мне мои слабые и сильные стороны. Голова пришла более-менее в норму. Это было нелегко! Но это отличная возможность выйти из зоны комфорта, преодолевать новые препятствия, изучать свои возможности и увидеть, как может быть по‑другому.
Эти два года я провела в отличной компании магистрантов, которые делились своим опытом, поддерживали и всегда были рядом. У нас сложилась отличная команда и спасибо МГПУ, что собрал в одном месте невероятно интересных и вдохновляющих людей.
Я буду вспоминать это время с радостью и улыбкой на лице.
P. S.
Теперь мне не снятся ни брат, ни сестра, не тревожат, что ли, хотя иногда хочется их увидеть. Я начала забывать их голоса. Иногда смотрю старые записи, где они маленькие, чтобы вспомнить.
Когда мне снится, что опять захват школы — или института, самолета, поезда, метро, то я во сне подхожу к террористам и говорю: «Я уже была в заложниках, можете меня отпустить?» Но это не работает…
Все люди, особенно школьники и молодежь должны знать о том, что произошло в Беслане и к каким трагическим последствиям это привело.
Если человек будет об этом помнить, будет делиться этими знаниями со своими детьми и своим окружением, вероятнее всего, это убережет молодежь от неоправданных действий, от следования идеологии терроризма. Если я помню, значит, я могу не допустить повторения такой чудовищной трагедии в будущем.
